1980-е

Демократизация. Первые глотки новой жизни. Пресса — один из двигателей перемен. Было здорово чувствовать себя на гребне волны. Открывать новое лицо журналистики и одновременно создавать ее. Делать то, чего никто в СССР не делал, писать так, как никто не писал. По крайней мере я в «Смене» ставил перед собой именно такие задачи. Экспериментировал с языком и был искренне уверен, что словом можно менять мир. Скачок был огромным. Я пришел в конце 1987 года в серьезную по советским меркам газету «Смена». Начинал с почти детских заметок, за которые сегодня стыдно (до сих пор помню название одной, крошечной — про новые сорта лимонада «Винни-Пух», «Мальвина» и другие). А уже в 88-м в свои двадцать с лишним лет писал почти философские огромные статьи о революции. А мой очерк «Без вести живущий» (название придумала заведующая нашим отделом Галя Леонтьева) стал едва ли не идейным событием. Он был о старике, прошедшем через репрессии. И так получилось, что вышел сразу после антиперестроечного манифеста — статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» в «Советской России». Мой очерк многие расценили, как своеобразный ответ на этот манифест, он вызвал недовольство в горкоме партии. Да и в редакции мнения разделились. В очерке была важная мысль, которая не понравилась тогдашним редакционным свободомыслящим интеллигентам — от человека в этой жизни мало что зависит, он часто совершает прогрессивные перемены, не понимая их сути. Как здорово я тогда все угадал. То же самое повторилось в 90-е, когда прекрасные мечты о свободе отрыгнулись катастрофой для народа.

В материальном плане первые годы перестройки были отмечены для журналистов достатком. Год-два нам хорошо платили. Помню, за лето слетали с женой и маленьким сыном аж в два курорта. Сначала в Крым, а потом под Сочи в крутую по тем временам гостиницу «Дагомыс». Но потом, в 90-е, как отрезало. Пришло жуткое безденежье — обратная сторона свободы слова.