Книга «Воспоминания причетнического сына» вышла в 1913 году и поражает своей предельной честностью. Жизнь дореволюционного священника предстает в ней без религиозного пафоса, без приукрашиваний, без стыдливых умолчаний о многих нелицеприятных вещах. Из этой книги становится понятно, что религиозность русского народа — явление неоднозначное. Да и сами священники были вовсе не такими, как сегодня принято на их счет заблуждаться. Автор — потомственный священнослужитель русского Севера Алексей Попов, дослужившийся до чина протоиерея Лальского Воскресенского собора Вологодской губернии, в 1907 году был выбран депутатом Госдумы III cозыва.
Алексей Попов родился 5 мая 1841 года в семье дьячка в тех краях, которые сегодня называют «родиной Деда Мороза» — в глухом захолустном местечке в 100 километрах от Великого Устюга и в 350 километрах от Вологды.
«Едешь иногда в морозную декабрьскую ночь от одной церкви к другой верст 30−35, назябнешься вдоволь и думаешь, вот приеду к батюшке и обогреюсь. Приедешь и увидишь, что батюшка живет в одной кухне со всем семейством, прислугой, иногда и с телятами. Комнатная температура не выше нуля, потому что вода застывает на полу», — вспоминал Алексей Попов.
В избах священников — ветхие летние рамы с разбитыми стеклами, дыры в них затыкались тряпками. Топились эти дома по-черному. Для выхода дыма во время топки печи, под потолком в задней стене было прорублено особое дымовое окошко.
В постные дни в семье Алексея Попова ели редьку с квасом, овсянку или горох. В скоромные дни бывали и щи, и молоко. А по великим праздникам подавались «роскошные блюда» — холодные и горячие. Холодные — студень из телятины, рыбы-сайды или соленые волнушки. Горячие приготавливались из баранины или мороженой селедки. Иногда делалась яичница, жарился картофель. В великие праздники варилась пшенная каша.
Когда родители отлучались в поле или на сенокос, а маленький Алексей находился дома, чтобы присматривать за младшими детьми, то из еды им оставляли только хлеб и соль.
Жизнь духовенства, по словам Алексея Попова, ничем не отличалась от жизни крестьянской, разве что по внешней обстановке была более скудной.
«Как крестьянин, так пономарь, дьячок и священник жили своим хозяйством, трудом, работою — …сами пахали, сеяли, боронили, сами прятали навоз, сами жали, косили, молотили».
Нередко бывало, приезжает за батюшкой прихожанин, чтобы позвать его совершить требу в каком-нибудь дальнем селе, и находит святого отца за работою в поле или на гумне. Тот оставлял мужичка трудиться вместо себя, а сам отправлялся в деревню иногда на лошади, а иногда один пешком, хотя бы и за 10 верст.
Вот как описывает Алексей Попов работы по доставке навоза на телегах в поля: «Среди двора, в группе мужчин, грязно обутых и грязно одетых, стоит, опершись на вилы, священник в одной холщевой рубашке и таких же, но уже порядочно загрязненных, кальсонах… Детишки его ездят возчиками на конях. А матушка-попадья сгребает навоз с телеги в поле под тучею овода, который, жаля, кусая, жужжа, уже истерзал давно ее лицо, руки и ноги до крови…»
«А кто из сельского духовенства не умел или не хотел так работать, тем жилось плохо, очень плохо», — констатировал Алексей Попов.
И эта тяжелая жизнь была одним из стимулов к учебе для детей духовенства. Только так можно было получить шанс вырваться из тотальной бедности.
«До сих пор я хорошо помню тот невыносимо жаркий летний день, во время сенокоса, когда и без работы человек задыхался от зноя, распрелая трава острию косы не уступала, матушка изнемогала, я обессилел… (мне было тогда лет 9 −10, а матушке 29). Как ни боялся я родительского гнева, но положил косу, ушел в траве за куст и горько заплакал, заплакал сознательно не столько о своем бессилии физическом, сколько о той несчастной доле духовенства… И тут же, подняв глаза к небу, перекрестился и дал себе клятву учиться и учиться,. лишь бы не надеть и мне на себя эту ужасную лямку труда и почти нищеты (которую всю жизнь тянул отец Алексея Попова — В. Ч.)».
На богослужении женщина с грудным ребенком на руках могла громко обратиться к священнику с вопросом: «Батюшка, ты широко шляешься по церкви-то, не видал моей соски? Вишь, потеряла ее где-то».
Часов ни у кого не было. Как запоют в первый раз ночью петухи, надо было идти на утреннюю службу. Но кончалась она задолго до восхода солнца. И в длинный промежуток времени между утреней и обедней люди спали, где попало, даже на полу церковном.
Алексей Попов вспоминает и такие сценки из детства. Между утренней и обеденной службами происходили беседы священника с прихожанами. Усевшись на скамьи, начинали обычно с обсуждений хозяйственных и бытовых проблем. Потом переходили на темы церковные. Некоторые крестьяне были очень начитаны и затевали с батюшкой религиозные споры. Иногда они выдавались такими горячими, что священник, разозлившись, объявлял: «Вы меня расстроили, возмутили, оскорбили, служить не могу, обедни не будет». И действительно уходил домой, расходились по домам и прихожане.
В детстве Алексей Попов часто наблюдал проявления социального неравенства между священником и его помощниками — дьячком и пономарем. Например, их приглашали в дальние деревни кого-то крестить, отпевать, что-то праздновать. Священнику крестьяне присылали верховую лошадь, а дьячок шел рядом с ним пешком. За службу в деревнях священнослужителям дарились подарки. Батюшка брал со стола три пирога, а его помощники — по одному. Также священнику подносили пиво, водку, 10 аршин полотна, а дьячку и пономарю дарили только по полотенцу.
Младших служителей культа батюшка обижал землей, захватывая себе лишнюю за их счет. И, конечно, дьяку и пономарю перепадала лишь малая часть подношений, которые прихожане складывали в церковную кружку. Например, отцу Алексея Попова в месяц доставался лишь рубль. Никакого учета собранных с прихожан денег не велось. Священники распоряжались ими бесконтрольно. Когда Попов сам стал большим церковным начальником и потребовал записи доходов в специальные книги, «то долго еще некоторые священники упирались, не давали подробных записей, а писали так: за месяц № разделено столько-то» (без указания кому и сколько выдано денег).
А еще были в порядке вещей поборы в пользу вышестоящего духовного лица — отца благочинного (помощника епископа), который несколько раз в год приезжал в церковь с инспекциями. И чем больше нарушений в службе позволял себе священник, тем больше мзды платил он такому «инспектору», чтобы тот на нарушения закрывал глаза. А скидываться на эти выплаты он обязывал и своих подчиненных.
Нередко священник даже ссылал их за какие-то нарушения на время в монастырь. Отец Алексея Попова был так наказан несколько раз. «Уходит он ранним утром в летний день за лошадью в лес в надежде успеть привести ее до молебна и не успевает к молебну. В результате, донос и опять монастырь».
В 1850 году, наконец, сельскому духовенству стали платить жалование от государства. За полгода священник получил 45 рублей 8 коп., дьячок — 17 рублей 64 коп. и пономарь — 11 руб. 76 коп.
Отношение к священникам далеко не всегда было почтительным. Алексей Попов передает такой диалог, который он наблюдал в детстве. Священнослужитель принялся выговаривать богатому крестьянину, у которого в Рождество работал завод:
«- Здравствуй, Иов Онисимович. Не забыл ли ты, что сегодня праздник?
— Нет, не забыл, — отвечает мужичок, принимая благословение.
— Так почему же у тебя работает завод?
— Да так, надо прикончить дело.
— А ну, если завод сгорит у тебя.
— Нет, если завод сгорит, то у тебя попадья сдурит, — дерзко отвечал упрямый богач и пошел прочь.
Не помню, сколько было мне тогда лет, но эта сцена произвела на меня отвратительное впечатление».
В книге Алексея Попова таких примеров неуважения к священнослужителям хватает. Бывало, кто-то из прихожан во время поклона батюшки и обращения к молящимся со словами «мир всем», смачно плевал ему под ноги…
Интересно описывает Алексей Попов свою учебу в Устюжском духовном училище, куда он поступил в 8 лет. Учеников там нещадно секли розгами.
«- Почему не знаешь урока, — говорит учитель спрошенному ученику.
— Не мог выучить.
Резолюция: поди, высекут. Ученик идет, молча получает известное число ударов розгою и садится на свое место. А если кто скажет „я знаю“ или „я выучил“, — иди и отвечай. Хорошо ответил — прав, плохо — двойная порция назначается».
Обычно ученик получал от 5 до 15 ударов.
Алексей Попов жил в Устюге на съемной квартире в 100 километрах от родного села. Как и многие такие же привезенные из деревень ученики, питался и одевался плохо. Обычная пища — вода и хлеб с солью. Нередко будущие священники просили милостыню — ходили по богатым домам. И в некоторых, бывало, им не то, что ничего не давали, но еще и спускали попрошаек с лестницы.
Алексей подрабатывал — пел в церковных хорах, причем нередко босяком. За это ему подавали пятачки и гривенники.
Во время каникул мальчишка шел из Великого Устюга домой в деревню за 100 километров пешком с котомкой за плечами. Да еще далеко не везде таких школяров пускали на ночлег.
После духовного училища в Великом Устюге Алексей Попов поступил в семинарию в Вологде. Оказывается, семинаристы были те еще вольнодумцы. И совершенно неправильно считать представителей дореволюционного духовенства мракобесами и реакционерами.
Молодым людям свойственна любознательность, тяга к знаниям. Но преподавание многих предметов в семинарии было унылым, неинтересным. Только два-три профессора объясняли свои науки живым словом. Учебники отсутствовали. А в обществе с восшествием на престол императора Александра II началось оживление общественной мысли. Семинаристы зачитывались либеральной литературой того времени, в том числе запрещенной — Фейербахом, «Колоколом» Герцена, сочинениями Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Издавали свой рукописный нелегальный журнал. Посещали кружки. Многим нравилось бравировать широтою сведений и взглядов перед товарищами или даже своими преподавателями. Алексей Попов был как раз из таких: «Я любил иногда щегольнуть какой-нибудь либеральной глупостью даже в классных сочинениях».
По идее семинарские власти и преподаватели должны были воспитывать молодежь — следить за настроениями в обществе, объяснять, растолковывать многие вещи, но им было не до того. Они были озабочены мыслями о хлебе насущном. «Надобно помнить, что содержание семинарий тогда вообще было скудное, а содержание преподавателей положительно нищенское». Все воспитание сводилось к борьбе с водкой: «Отец ректор натолкнется на выпивших — нашумит, подвернется водка — расплещет, и делу конец».
«Администрация была не в силах авторитетно влиять ни на наши умственные занятия, ни на наше поведение, и мы разбрелись, как самовольные дети», — пишет Алексей Попов.
В результате будущий протоирей едва не испортил себе духовную карьеру. Полиция арестовала руководителя кружка, который Алексей посещал. Вовремя узнав об этом, он успел до обыска и допросов сжечь все выписки, которые делал из запрещенных книг. Но шлейф неблагонадежного еще тянулся за ними какое-то время и после окончания семинарии.
Перед выпускником семинарии вставал выбор кем быть — идти служить чиновником по гражданской части или податься в священники. А Алексея Попова, который был одним из лучших учеников, знакомые профессора агитировали еще и за поступление в духовную академию. Путь в священники считался самым бесперспективным.
Тем, кто его выбирал, предстояло подыскать себе подходящий, желательно небедный приход. Это была серьезная житейская головоломка, зачастую напрямую связанная еще и с поисками будущей жены.
Дело в том, что многие приходы переходили как бы в наследство вместе с дочерьми священников к их мужьям. Женившись на поповне, выпускник семинарии получал и место. Кстати, еще один минус жизни священника — овдовев, он не имеет права жениться во второй раз. «А как это тяжко, если бы вы знали. Ой, не ходи в попы, ради Бога!» — отговаривал Алексея Попова один знакомый поп, попавший в такую ситуацию. И, тем не менее, молодой человек выбрал именно этот путь. Присмотрел себе невесту, но получил отказ ее отца-священника — тот не скрыл от него, что видит в умном, «продвинутом» женихе конкурента, который умалил бы его авторитет. Но Бог управил. Этот священник почти сразу умер и Попов успешно посватался к девушке. Она оказалась хоть и с приходом, но бесприданницей. Так что пришлось Алексею еще долго выкарабкиваться из бедности.
По словам Алексея Попова, получение статуса священника часто было сопряжено с поборами. Но не в его случае.
«10 февраля 1863 года я был посвящен в сан диакона, а 17 февраля — в сан священника. Расходов при этом я никаких не терпел. Ни отцы диаконы соборные с протодиаконом, ни певчие с жезловщиками и книгодержцами, ни чиновники консистории — никто не обращался ко мне за подачкою, зная отлично, что у меня взять нечего. Один только тогдашний секретарь консистории Иван Дмитриевич Трунев при выдаче какой-то бумаги, которую намеренно задержал у себя на квартире, просил у меня хотя бы рублевочку, но я ему ответил, что канцелярские бедняки пощадили меня, ничего не имеющего, а „вы-то, слава тебе, Господи, я ведь давно знаю вас, не на бедность же просите?“ И он замолчал и с нескрываемым неудовольствием подал мне бумагу».
После первой службы на новом месте в селе Ерга Устюжского уезда, Алексея Попова поразило странное зрелище. Прямо в церкви группы женщин и мужчин сидели на полу с постланной на нем скатертью и угощались водкой. Оказывается, в этой местности был такой обычай разговляться прямо в храме. Попов немедленно пресек этот «кабак».
Водку или пиво священникам подносили почти в каждом доме. Пьянство батюшек в народе не осуждалось. Но их задачей и искусством было пить и не охмелеть. Чтобы быть в форме, многие, например, растягивали пасхальную славу на целую неделю, тогда как ее легко можно было закончить в два или три дня. Для того, чтобы придти в себя после выпивки, священникам требовался отдых. И они велели приготовить постель в избе или чулане того дома, где их застигнет «усталость».
Некоторые церковные должности были выборными. Претенденты на них не стеснялись подпаивать «священников-избирателей». Так поступали нередко кандидаты в благочинные. Случалось, они так угощали выборщиков, что те оказывались не в силах поставить свою подпись в журнале.
По словам Алексея Попова часть крестьян привыкли обманывать свое духовенство. Когда он стал большим церковным начальником, многие священники сообщали ему, что прихожанки портили принесенное масло, вкладывая внутрь его кусок смолы. Несли всякие «охвостья», или «мышеедины» — все, что похуже. Или ничего не несли, извиняясь, что «всех кур коршун прибил», корова не доится… «Находились и такие нахалки, что одна, например, принесшая сметану, на мой вопрос: «Что же ты не принесла мне яиц?» — уже слишком развязно отрезала: «А на что тебе и яйца-то, батюшка, у тебя ведь есть?»
Первым делом молодой священник Попов решил на новом месте построить школу, поставить вокруг церкви каменную ограду. Последнее вызвало непонимание у прихожан: «Покойнички наши народ скромный, облежались, небось, не разбредутся и без ограды. Где мы возьмем денег? А вот деревянную ограду, быть может, и соберем как-нибудь».
Алексей Попов нашел способ собрать деньги. Заметив, что в его приходе много кабаков и лучше бы их число уменьшить на половину, если не совершенно уничтожить, он предложил пускать кабаки в деревни только за хорошую плату. Так и сделали. «Сознаюсь, что этот способ приобретения денег на церковные нужды нельзя признать приличным, но он был мною использован, и я, дорожа правдою, не решаюсь замолчать его».
Прошло три-четыре года; каменная с железными воротами и калитками ограда вокруг церкви была готова. Школьное здание построено.
Служба священника была нелегкой. «В приходе, изрезанном четырьмя речками, при обледеневшей дороге, едешь, бывало, верхом на худой и, конечно, неподкованной лошади. Ноги у нее то скользят, то пробивают тонкий лед. И при этом „не видно не зги“… Однажды осенью при переезде через речку ночью, вода в которой была велика и быстра, споткнулась моя лошадка о подводный камень и упала. Привычный всадник, к счастью, не растерялся и, продолжая сидеть на ней, пока лошадь оправилась, на берег выехал и прибыл домой по горло мокрый». И так не один раз проваливался Алексей Попов на лошади в полыньи.
Крестьяне часто жаловались на своих священников вышестоящему начальству. Могли даже подать жалобу за то, что батюшка не уступил дорогу их корове.
На Алексея Попова тоже писали доносы, требовали, чтобы попа убрали, потому что он замучил людей беспрерывными церковными постройками, заставляет ходить всех на исповедь, а малолетних учиться в школе. Еще одной претензией было то, что поп читает проповеди не по книге, а по писанным листочкам, а то и без них, что «поп во всем нас переучивает».
Это было правдой. Труднее всего было убедить прихожан поститься перед исповедью, приучить девиц ходить в церковь на богослужения в воскресные и праздничные дни, крестить младенцев в церкви, а не на дому, не отвлекать батюшку от церковного служебного труда приглашениями в деревни для напутствования больных.
Такую практику Алексей Попов называл «истреблением священника». Доводилось ему за день во время таких выездов в деревни преодолевать по 60 верст.
Одна из прихожанок во время тяжкой болезни мужа пожертвовала 100 рублей в церковь на вечное поминовение, с доходом в пользу церкви. А когда муж ее не умер, а выздоровел, то вытребовала у священника деньги обратно.
Священники стремились заполучить службу в выгодном приходе. Из-за этого порой случались конфликтные ситуации. Алексей Попов, уже много лет, будучи настоятелем сельской церкви, присмотрел себе место в Великом Устюге — в Спасской церкви, «где надеялся устроиться спокойно и хорошо». И подал прошение об этом. Но вместо Спасской церкви был переведен в Устюжский Успенский собор. Это Попова не устроило. Но процесс уже был запущен и на его место прислали другого священника. Алексей предложил тому отправиться в Успенский собор вместо него. Сменщик согласился. Они отправили обоюдное прошение за двумя подписями епископу. Но через сутки сменщик через «одного доброго человека» выяснил, что будто бы соборное место, в смысле доходности, стоит меньше, чем должность священника в приходе Алексея Попова. Оба батюшки срочно выехали в Устюг. А сменщик бросился еще и на почту, чтобы перехватить обоюдное прошение. Но почтмейстер, хорошо знавший Попова, прошения не выдал. Тогда сменщик подал отказ от обоюдной просьбы. Алексею все-таки пришлось поехать в Успенский собор. Но за него вступились его прихожане. Написали в епархию коллективные письма и Попова вернули в его деревню.
С высоты прожитых лет Алексей Попов сделал вывод, что «ныне, вследствие отравы народного духа идеями безбожными и анархическими, в нашем народе увеличилось количество людей, равнодушных к церкви и духовенству, отчего и стало заметно повсюду каждогодное уменьшение доходов, называемых добровольными сборами. Случалось и так, что ездишь, ездишь целый день за сбором по приходу и никто нигде не предложит закусить или чайку напиться».
Но в своем приходе Алексей Попов смог переломить ситуацию. Вот его секреты налаживания коммуникации с прихожанами.
«Тяжело у меня было на душе, когда я видел, как скудны были добровольные пожертвования прихожан на нужды церкви в первые годы ее устройства, несмотря на мои горячие призывы. А когда увидел народ, что и сам я, трудясь всеми силами для храма Божьего, в то же время еще и жертвую в пользу его, например, зерновым хлебом, при всей своей скудости. А излишки хлеба каждогодно раздаю беднякам до последнего зерна. Когда узнал этот народ, что их священник, чтобы сберечь и мирские гроши и рубли для нужд храма, решился устраивать дом себе, не беспокоя прихожан, не трогая церковной казны, а своим счетом, при посредстве займов и одолжений, — вот тогда-то и пожертвования потекли в церковь нескудно».
В первое время его служения у прихожан было не принято поминать молитвою усопших родителей. Алексей Попов настойчиво разъяснил им важность этого и предложил перечислять за такие поминовения по 30 копеек в год, а тому, кто и этого уплатить не может, просто записываться: «Денег не спрошу, а поминать буду». Как результат, такие поминовения со временем вошли в обычай.
Еще одним «ноу-хау», которое применил Алексей Попов, чтобы завоевать любовь прихожан, стали проповеди-импровизации, произнесенные «живым словом». В семинарии этому не учили. А забивали мозги сложными неудобоваримыми словесными конструкциями. Выйдя в священники, Алексей Попов поначалу мучился со своими проповедями, вроде бы составленными по всем правилам. «В семинарии поставили бы мне за иную проповедь несомненно 5, а сказав ее в церкви моим прихожанам и прихожанкам в деревне, я видел, что они ставят только 2 или 1… И заставили меня нужда и жизнь переучиваться».
Как со временем понял Алексей Попов, говорить с прихожанами надо было просто, сильно, ясно, убежденно, любовно, непременно живым словом, и притом, кратко, в виду неподготовленности народа к усвоению сложных мыслей и понятий нравственно-религиозного характера.
На эти проповеди-беседы Алексея Попова собиралось все больше прихожан. Скамей в церкви для них уже не хватало. Многие садилась, не церемонясь, прямо на пол. Шли послушать священника «из дальних деревень с пирогом за пазухой, чтобы не отощать на обратном пути, старики и дети, мужчины и женщины, даже одинокие, удивляя меня своим усердием. И долго не понимал, как последние могли исправиться по хозяйству дома и успеть прийти на беседу. Оказалось, что, истопив печь и обрядив скот ранним утром, эти женщины оставляли даже стряпню, несмотря на праздник»…
Со временем Алексей Попов превратился для своих прихожан в психолога, врача, агронома и ветеринара. «Я позаботился сам стать к ним ближе, обо всем расспрашивал, во всем принимал участие, в одном отношении учился у них, а в другом начал учить их и словом, и делом… Надо ли мужичку сына женить или родителям дочь замуж отдавать — они шли за советом ко мне. Болезнь или горе приключится в той или другой семье — опять ко мне. Дошло до того, что с больною скотиною обращались ко мне. Надобно было помогать людям, а, стало быть, надо было и изучать медицину, и хозяйство, и жизнь».
Именно такими всесторонне развитыми людьми были лучшие священники дореволюционной России.
Ну, а после революции, каким бы ни был священник, ничего хорошего его в жизни уже не ждало. Трагична и жестока оказалась судьба семьи Алексея Попова. Сам он умер своей смертью в 1921 году. А его младшего брата священника Виталия Попова расстреляли в 1920-м за то, что отслужил молебен по случаю ухода большевиков из Онежского уезда во время Гражданской войны. Репрессировали и троих сыновей Алексея Попова, которые по примеру отца стали священнослужителями. Всплыло наружу все то черное, подлое, злое, что и раньше отравляло взаимоотношения между народом и церковью.
