Летом нынешнего года областной суд вынес смертный приговор бывшему милиционеру метрополитена Павлу Шувалову. Он обвинялся в зверском убийстве несовершеннолетних девочек. Несмотря на то, что Шувалов чистосердечно признался в пяти преступлениях, суд сумел доказать только три из них. В настоящее время кассационная жалоба Шувалова рассматривается Верховным судом, и исход дела еще неизвестен.
В руки журналистов «КП» попали записи Шувалова, сделанные им в камере смертников. (Поскольку письмо милиционера очень длинное и изобилует грамматическими ошибками, мы приводим здесь лишь его фрагменты, к тому же несколько отредактированные.)
Кроме того, нам удалось поговорить с людьми, которые по разным причинам не откровенничали со следствием или вообще остались за пределами его внимания. Был или не был милиционер Шувалов маньяком-убийцей? Возможно, теперь читатели смогут самостоятельно ответить на этот вопрос.
«Когда враги твои чернят тебя, умножь вымыслы их и знай, что один довод из уст врагов твоих, против тебя может показаться истиной, а множество доводов будут свидетельствовать о злонамеренности противников твоих и никто не даст им веры».
Строчки из Библии, выписанные милиционером Шуваловым в камере смертников.
Павел ШУВАЛОВ:
«Я родился в 1968 году в семье рабочих, правда, отец с нами не жил, но бабушка с мамой меня всегда учили только хорошему.
…Мне всегда хотелось в душе прославиться, быть известным, но как это сделать, когда я рос и учился не очень так уж хорошо, в спортивном плане я тоже не блистал… В 1981 году у меня появился первый магнитофон, и меня немного отделило это увлечение от моих сверстников. Я мог часами сидеть за магнитофоном, представляя, что сижу где-то на концерте и управляю музыкой, звуком, светом… Потом в первый раз женился. Вскоре мы с женой разошлись. Я долго переживал, мне казалось, что это конец, даже чуть с ума не сошел, но музыка и записи взяли верх. Потом я встретил свою вторую жену. В 1990 году поступил в охрану метро. 12 мая 1991 года у меня родился сын Пашка. Я жил всегда ради семьи. Сейчас я потерял все. Да, я знаменит, но от этой славы становится страшно.
Все началось 18 декабря 1995 года. Я пришел с работы после ночной смены и лег спать. В 12 часов жена Галя разбудила меня и сказала, что приехали двое из уголовного розыска. Они предложили проехаться в отдел, но не сказали причину. В 13-м отделе УУР оперативник показал мне фотографию Ольги (одна из найденных в Невском лесопарке убитых девушек — ред.), которую я сразу узнал. Я рассказал, что когда-то на станции «Пл. Ленина» она пыталась пройти бесплатно. Я отвел ее в пикет. Сначала хотел составить рапорт, но потом просто отругал. Она ответила, что в следующий раз бросит два жетона. Я рассмеялся и сказал, что все так говорят. Она помялась, потом протянула мне телефон, написанный на бумаге. Сказала, чтобы я позвонил… Когда мы встретились, хотел было предложить пойти куда-нибудь. Когда она мне сказала, что ей нет еще 18 лет, я просто оборвал ее. Попрощался и поехал домой.
Оперативник выслушал меня и сказал, что я попал в неприятнейшую ситуацию. После чего показал фотографии (трупа Ольги — ред.) в уголовном деле.
Потом пришел следователь (Кузьмин из областной прокуратуры — ред.). Я начал все отрицать. Меня перевели в другую комнату, где сидели два оперативника. Я думал только об одном — скорей бы все кончилось, голова совсем раскалывалась. Один оперативник сказал, что следователь что-то накопал, что меня где-то якобы видели, что если он захочет, то не отвяжется. А они, оперативники, могут мне помочь как коллеги коллеге.
Но если я откажусь, они, конечно, могут меня посадить в пресс-хату или «перепутать» хаты (камеры — ред.) и посадить с теми, кого я задерживал. А там разбираться не будут, сделают петухом (изнасилуют — ред.). А в главке тоже палки (показатели отчетности — ред.) требуют. Тем более, я сам должен понимать: конец квартала, полугодия и года. Но если я буду помогать им, то они помогут мне. Один оперативник сказал, что я мог бы просто написать «явку с повинной». Я непонимающе посмотрел на него: «В чем же мне виниться, если я этого не делал?» Тогда тот, что поздоровее, как бы невзначай ударил меня в бок. Удар был не очень сильный, но ощутимый… Видно хотел еще раз стукнуть, но тот, что поменьше, сказал, что если я этого не делал, то мне бояться нечего, тем более, сама по себе явка с повинной, не может быть занесена в основу моего обвинения. Только улики и факты, экспертизы и показания свидетелей. А одну только явку никто и рассматривать не будет.
После чего маленький протянул мне руку и спросил: «Ну что, по рукам?» Я удивился. но почему-то согласился, тем более, что коллега коллегу вряд ли будет подводить…
Маленький предложил мне сигарету, сказав: «Черт бы их побрал с этой палочной и галочной системой» …А я с тем, что поздоровее, начал писать явку, которую он мне диктовал.»
Далее Павел Шувалов рассказывает о том, как оперуполномоченный 13 отдела УУР Филиппов убедил его написать еще… три явки с повинной на три других женских трупа, найденных все в том же Невском лесопарке. По его словам, такой ход событий должен был с одной стороны обеспечить операм хорошие показатели в работе, с другой, «если я напишу эти явки, то только еще больше запутаю следователя прокуратуры, тем самым быстрее все выяснится, значит, быстрее пойду домой». Если же дело до суда развалится, то это уже будет вина не оперативников, а следователя, который не сумел собрать необходимые доказательства. Видимо, Шувалову очень понравилось играть в эту игру. Для пущего абсурда он пишет пятую явку, берет на себя еще один труп, заведомо зная, что он «не криминальный». «Начнут проверять, увидят, что он не криминальный, скажут — он на себя наговаривает и быстрее отпустят». Шувалов выполнял инструкции оперов и говорил следователю то, что ему велели. За это Шувалова содержали в приличной камере, а Филиппов, возвращаясь вместе со своим подопечным с уличных (следственных эксперементов — ред.), завозил его домой, устраивал встречи с женой.
Читая об отношениях оперативника и обвиняемого, иной раз можно расстрогаться. Филиппов, как следует из текста, не раз ласково обращался к Шувалову: «Убивец ты наш». Тот в свою очередь находит для Филиппова немало теплых слов.
«В этот же день приехал Филиппов, я обрадовался, и он по всей видимости тоже уже немного соскучился…
Филиппов дал мне надежду на скорое освобождение. Я верил и ждал, как ребенок ждет подарка от Деда Мороза в канун Нового года… по моей просьбе два мороженых… Я с удовольствием съел на халяву два стаканчика…»
Однако стоило Шувалову нарушить договор с операми и намекнуть следователю, что он никого не убивал, как у него начались серьезные тюремные неприятности.
«Через несколько дней после этого разговора был шмон. Всех вывели, а меня завели в камеру и отлупили. Били здорово, я потом долго не приходил в себя… У меня были отбиты почки и многое другое. Я ходил кровью и плевался тоже кровью. Я не мог сидеть на горшке, у меня постоянно болели почки и все внутренности. Я переехал в другую хату. Меня сразу отлупили, пытались задушить, но Господь не дал это сделать…
После суда, когда мне дали свидание с матерью, она меня спросила: „Сыночек, зачем же ты взял все на себя?“ Как я мог ей объяснить? Я сидел с Игорем Иртышевым (маньяк, приговоренный к „вышке“ за изнасилования несовершеннолетних — ред.). Он — настоящий сумасшедший. Я не хотел и не хочу быть таким, как Иртышев. У меня есть надежда на то, что я нормальный человек.»
Нина Павловна ШУВАЛОВА, мать милиционера:
— Паша — мой единственный сын, поэтому я всегда старалась держать его возле себя. Он был очень послушным ребенком, добрым и спокойным мальчиком. Но из армии вернулся совсем другим. Сказал, что устроится работать в милицию. Я была в ужасе: «В это дерьмо? Да зачем тебе это надо, ведь будут тебя „ментом поганым“ называть!». Но он все-таки настоял на своем, а на меня очень обиделся.
Вообще-то форму и военных Паша с детства любил. Помню, во втором классе, когда украли у него в школе шапку, он сбегал в военторг и накупил себе форменных фуражек. А во время олимпиады (Паша тогда в третьем классе учился) он с дружинниками любил ходить на дежурства. У него даже своя красная повязка была.
За девчонками Паша в школе не бегал никогда, только приходил домой и рассказывал, кто в кого влюблен. Да неужели я бы не заметила «ненормальности» в своем ребенке?
По компаниями не ходил, музыкой увлекался, все дома сидел. Очень мягкий у него характер. Да не мог Пашка никого убить! Следователь потом пытался убедить меня, что мой сын — пьяница. Ничего подобного! Я считаю, что на него эти убийства просто «навесили» — нашли доверчивого дурачка, который согласился во всем признаться. Ну можно ли верить этим следователям? Когда они нагрянули к нам с обыском, у них даже ордера с собой не было. Мы хотели позвонить адвокату, но нам запретили это сделать, просто вырвали из рук телефонную трубку. Они искали орудие убийства и забрали из нашего дома все ножи — даже мой поварской набор, который я когда-то с работы принесла. Потом следователь Кузьмин приезжал ко мне и жаловался: «Нина Павловна, у нас на него ничего нет, кроме признаний. Он абсолютно чист». Я говорю: «Раз чист, выпускайте», а он: «Нет, будем доказательства искать». Видно, понадобилась ему к пенсии звездочка на погоны.
Думаю, Паша потому все им подписал, что ему за признания разрешали свидания с семьей. А семья для него всегда была самым святым на свете. В первом браке ему не повезло — жена, Наташка, добрая была, ничего не могу сказать, но — изменяла ему. Про Галю плохого не скажу — строгая, хорошая мать. Но как в тюрьму попал — бросила его, подала на развод и сейчас у нее другая семья. Она третьего ребенка ждет, а Пашка мой все не верит, что семью потерял, только и пишет: «мой любимый Галчонок», «моя бедная Галочка». А Галочка-то уже и думать о нем забыла. Как она могла? Ведь жили-то они счастливо. Я уверена, он обязательно выйдет, но это должно случиться, пока я жива. Кто кроме матери ему теперь поможет?
Андрей КОЛЕСНИКОВ (фамилия изменена):
— Мы познакомились с Павлом в госпитале во время службы в армии. Он служил в войсках МВД, охранял зону строгого режима. Никаких странностей за ним не замечал. Может, это следствие было плохо проведено? Вот, например, они допрашивали Маринку Рыкову, потому что нашли ее телефон в Пашиной записной книжке. Она сказала, что не знает никакого Шувалова.
И ее отпустили. А на самом деле она его одноклассница. Следователи даже этого выяснить не смогли.
Бабушка Катя:
— Он всегда был милый, хороший мальчик, очень услужливый. В нашем подъезде 15 квартир — и никто из соседей никогда не помогает сумку поднести, а Паша всегда помогал. И про здоровье всегда спрашивал. Мне прямо плохо стало, когда я по телевизору все это увидела.
Сосед сверху, бывший депутат Ленсовета ЕЛАНОВ:
— Я считаю, что для таких дел Шувалов слабоват Слишком хил для того, чтобы надеть на девчонку наручники и изнасиловать. Этот парень не из той породы, чтобы совершать крутые, дерзкие, мужские поступки. Думаю, его подставили. Он по натуре трус. Должно быть, из него просто выбили признание — ему только покажи кулак, он все сразу понимает.
Наталья ШУВАЛОВА, первая жена:
— На первый допрос меня вызвали так: «Если хотите жить, немедленно приезжайте». Потом со мной работал следователь Кузьмин. После общения с такими, как он, задумаешься: кто же на самом деле маньяк? Про таких как этот следователь говорят: «Седина в бороду, бес в ребро». Через некоторое время после первого допроса он сам нашел меня и сказал, что надо встретиться и поговорить. Пришел с бутылкой шампанского. Мне еле удалось его выпроводить. Потом Юрий Николаевич приехал еще раз. Мы с подругой как раз занимались уборкой. Кузьмин явился к нам на кухню и… начал петь серенаду. Допел и признался, что влюбился в меня, как мальчишка. Потом еще несколько раз звонил. Говорил, что жить без меня не может и предлагал «погулять в садике, попить пива». И все время рассказывал, какой Паша негодяй. А я знаю Пашу с 15 лет и не могу поверить, что он такое совершил. Он вообще был нормальный парень (в том числе и в интимной жизни), правда, немного трусливый. Развелись мы из-за его измены: Пашка переспал с моей подругой, пока я лежала в больнице. Вообще, до армии он был в полном порядке. Может быть, потом с ним что-то случилось? Может, на него повлияла вторая женитьба или работа в милиции.
Сослуживцы ШУВАЛОВА не пожелали назвать свои фамилии, но рассказали о бывшем милиционере вот что:
Человек он был крайне неуравновешенный. Сильно пил. В пьяном виде был очень агрессивен и подозрителен — ему мерещились преследователи, которые подслушивают его разговоры и следят за каждым его шагом. Однажды в баре «Адмирал» стрелял из боевого оружия в потолок, но дело удалось замять. К работе относился ревностно, даже слишком: был непримирим к «зайцам». Особое значение придавал внешним атрибутам власти. Например, когда милиционерам начали менять форму, купил милицейскую куртку на собственные деньги и очень этим гордился. Взрослые женщины всерьез его не воспринимали, зато перед малолетками с рынка Шувалов «расправлял плечи». Убивать, по мнению сотрудников, Шувалов не мог — слишком был слаб духом, и вообще, «душа только бронежилете и держалась».
«Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».
Строчки из Библии, выписанные милиционером Шуваловым в камере смертников.
Вячеслав ИВАНОВ, психиатр, присутствовавший на допросах Шувалова:
— Шувалов — классический, «хрестоматийный» маньяк. Нет ничего удивительного в том, что отец семейства, тихий и скромный человек, на самом деле оказался страшным убийцей. Как правило, маньяки живут двойной жизнью, и чем благообразнее ее внешняя сторона, тем страшнее и уродливее внутренняя. В этом нет никакого ханжества, просто одна жизнь компенсирует другую.
Андрей КУБАРЕВ, старший оперуполномоченный по особо важным делам, напарник Филиппова:
— Шувалов начал рассказывать все в первый же день, никто его не «колол». Отношения между нами, действительно, были хорошими, я бы даже сказал теплыми: да, Гена Филиппов бегал для него за мороженым, и колбасой его кормили. В течение всего этого времени на него ни разу даже голос не повысили. Потому что, учитывая психологию этого урода, я прекрасно знал: повысь на него голос, и он замолчит.
Я не на 100, а на 200 процентов уверен в его виновности. Надо было видеть Пашу, когда он давал показания. Он был очень откровенен. Например, поведал нам о том, что убивать по одной ему стало уже скучно. Поэтому Паша задумал двойное убийство. И все уже спланировал: кого куда привязать, каким образом убить, где что разбросать и развесить.
Правда, иногда Шувалов горестно свешивал голову и тихо спрашивал: «Так что же я, Чикатило?» «Нет, Паша, — утешал я его, — ты не Чикатило. У того 60 трупов, а у тебя только 5». Хотя как раз в этом я не вполне уверен.
Неисключено, что на эти «подвиги» Шувалова отчасти провоцировала жена. Дело в том, что у него была ослабленная эрекция. Только совершив убийство, он как бы «заряжался» сексуальной энергией и мог быть полноценным мужчиной с женой. Дома у него нашли около 200 телефонов малолеток, он даже собирал их у приятелей, которым доводилось задерживать девчонок-зайцев.
Ну а то, что мы якобы вынудили его написать явки с повинной — полная чушь. Все они пишут, что ни в чем не виноваты. Даже людоед Кузиков.
Галина ШУВАЛОВА, вторая жена:
— Самый большой шок я испытала, когда мы случайно включили телевизор и увидели нашего Пашу в передаче «600 секунд». Это было через несколько дней после того, как его задержали. Детям я объяснила все это так: папа сидит за преступление, которое, возможно, совершил. Конечно, сначала я в это верить не хотела — все-таки прожили вместе семь лет.
На допросах я, естественно, говорила только хорошее — хотелось как-то помочь. Но потом, когда начала вспоминать, сопоставлять факты, то пришла к выводу: да, такое могло быть! Но сначала от него отказалась мать. Когда вечером к нам пришли с обыском, она спросила: «По какому поводу?» и ей ответили: «Ваш сын подозревается в убийстве». Она бросила: «Слава Богу, что в убийстве, а не в воровстве». Потом, узнав, в чем его обвиняют, сказала: «У меня больше нет сына, я ничем ему помогать не буду».
Месяц все было на мне — передачи, свидания. Потом Нина Павловна стала все это осмысливать, как-то обдумывать, и… обвинила во всем меня. Оказывается, это я во всем виновата. Наверное, она имела в виду, что я не удовлетворяю его в сексуальном плане. Мне все это надоело, и я уехала к своим родителям.
В нашей интимной жизни с Павлом такого не было, чтобы колготки резались перочинными ножами, как это писалось в газетах. Единственная странность — ему не нравилось абсолютно голое тело.
Почему я думаю, что он мог совершить эти преступления? Во-первых, потому, что он очень сильно пил, а в пьяном виде не контролировал свои действия. Об этом я не говорила на следствии. Лечиться не хотел. На работе была уйма выговоров, даже строгие с увольнением. Пить он бросил только после того, как я оставила его спать пьяного, а сама забрала детей и уехала к родителям. Вот тогда он испугался и согласился принимать таблетки от алкоголя. Это случилось месяца за три до того, как его забрали.
Работая в милиции, Павел ужасно боялся людей в форме. Это было очень заметно. Бывало, у нас хулиганят подростки в сквере, туда приезжает «козелок». Павел, заметив патрульного, мог часами стоять у окна и смотреть на него, пока тот не уедет. Однажды на улице к нам подошли милиционеры и попросили предъявить документы. Муж весь побелел от страха. Это был очень явный, сильный испуг, который выглядел тем более странно, что Павел работал в милиции.
Ну, а что касается последнего преступления, то и Нина Павловна помнит, хотя, может быть, и скрывает ( и на следствии я этого не говорила), действительно, он очень часто бегал в тот лес.
Однажды, как раз в сентябре приехал с работы с большим опозданием. Ботинки и даже носки были у него забиты листьями и травой. Я спросила: «Где ты столько насобирал всего?» «Да вот здесь в сквере по траве прошел», — говорит. Знаете, не обращаешь на такие мелочи внимания, а потом это складывается в единую цепочку.
Действительно, пару раз я видела кровь на его нижнем белье. На следствии ничего об этом не говорила. Пару раз приходил вообще без нижнего белья. Спрашивала у него, почему? Объяснял: сильно отравился и не успел добежать до туалета.
Счастливой жизни у нас не было. После работы он, как правило, приходил пьяный. Утром отсыпался. В неделю выходило два-три дня, когда он бывал трезвый. Жила я с ним из-за детей, потому что развод, переезд — все это было бы для них большой травмой. Эти семь лет я просто вычеркнула из жизни.
Шувалов был моим первым мужчиной, поэтому я была к нему привязана. Кроме того, сначала все было более или менее спокойно. Натуральный кошмар в нашей жизни начался, когда Паша устроился работать в милицию.
На суд не ходила, потому что не хотела навредить ему своими подозрениями.
Я написала мужу письмо: «Паша, не бери на себя то, чего не было». Он же передавал мне через адвоката, что действительно виноват. А Филиппову я благодарна. Я просила его: пожалуйста, предоставьте нам хотя бы трехминутное свидание. Ведь жить с таким грузом на душе очень тяжело. На свидании спрашивала: «Паша, неужели все было на самом деле?» Он мне говорил: «Да, было». Спохватился только перед самым судом и стал доказывать обратное. Я не верю ни в его любовь ко мне, ни в его чувства к детям.
