Предполагалось создать две большие площади и огромный общественный сад, прорыть на острове сеть каналов общей протяженностью в 259 верст, а берега должны были иметь укрепления. То есть получалась как бы вторая крепость — гораздо более масштабная, чем Петропавловская.
Центром города в этом случае стала бы площадь у стрелки Васильевского острова.
Царь велел начать новое массовое переселение, но столкнулся с таким же массовым саботажем. Дворяне и городская знать, уже отстроившиеся в других местах, не горели желанием осваивать остров. Тогда непреклонный Пётр приказал ломать «отказникам» крыши особняков. Пострадали 153 «домохозяйства». Царь не пощадил даже ближайшего своего сподвижника Якова Брюса. Дворяне сделали вид, что покорились, но строили на острове особняки-«времянки» по принципу «на, отвяжись», в которых не жили. По сути это была гигантская «Потемкинская деревня» — за красивыми обращенными на Неву фасадами скрывались плохо пригодные к жилью помещения.
Примерно так же пассивно строились каналы — были проделаны просеки и прорыты канавы. Проживи Пётр I еще несколько лет, он добился бы своего, и возможно, Васильевский остров стал бы подлинным центром города. Но судьба распорядилась иначе.
Один из двух памятников Петру I, замысленный и одобренный им самим еще при жизни, все же увидел свет. Пусть и с 80‑летним опозданием, пусть в уменьшенном, немного измененном виде.
Тот самый монумент, который должен был украсить Васильевский остров, оказался у Михайловского замка. Придуманный Бартоломео Растрелли и законченный его сыном Франческо, памятник много лет простоял под навесом у Троицкого моста. Екатерине II изваяние не нравилось, она велела изготовить другое — «Медного всадника», а «аутентичного Петра» подарила Потемкину. Тот спрятал его в амбаре своего Таврического дворца.
На свет статую извлек Павел I, и в пику матери поставил у своей резиденции — Михайловского замка. Да еще, будто снова назло Екатерине II, сделал на пьедестале посвящение: «Прадеду правнук» — в противовес надписи на «Медном всаднике»: «Петру Первому Екатерина Вторая». Тем самым Павел подчеркивал свое кровное родство с великим реформатором, чем его мать похвастаться не могла.
А вот нынешний центр на противоположном берегу Невы, именуемый в наши дни «золотым треугольником» Петербурга, в первые десятилетия существования города вообще не котировался.
Например, территория между Фонтанкой, Мойкой и современным Невским проспектом при жизни Петра I оставалась почти незастроенной — представляла собой пустырь, заросший лесом. Левый берег несколько десятилетий выполнял функцию своеобразной промзоны: здесь вдоль реки сосредотачивались производства.
На Литейном дворе (располагался на месте нынешнего въезда на одноименный мост) отливали пушки. На Смольном дворе (там, где теперь одноименный собор) из смолы варили деготь. В Адмиралтействе — строили корабли. Вокруг предприятий селились работники. Например, возле Адмиралтейства — люди, занятые на строительстве судов, флотские офицеры и матросы. Отсюда и дошедшие до наших дней названия улиц — Большая и Малая Морские.
Но если Петра I тянуло поближе к морю, на правый берег Невы (одно время он вообще намеревался перенести центр Петербурга в Кронштадт), то его наследники тяготели к левобережью, географически близкому к Новгородскому тракту (ныне Лиговскому проспекту), соединявшему Северную столицу с остальной Россией.
Окончательно вопрос был решен при Елизавете Петровне, правившей с 1741 по 1762 год. Петроградская и Выборгская стороны при ней стали приходить в запустение. А Екатерина II поставила крест на амбициозных планах Петра Великого сделать Васильевский остров вторым Амстердамом. Она велела закопать частично прорытые каналы, превратившиеся в канавы, от которых происходили «одна грязь и вредный здоровью дух». На их месте образовались улицы-линии.
При Екатерине II (1762–1796) Адмиралтейская сторона уже была великолепно отстроена, но парадные проспекты чередовались с пустырями и зарослями деревьев, кварталы каменных добротных домов и дворцов — с убогими деревянными лачугами, располагавшимися друг от друга на приличном расстоянии во избежание пожаров. Они были настоящим бичом столицы, как и всей деревянной России. В 1736 году огонь уничтожил половину построек на Адмиралтейской стороне, в 1737‑м сгорели тысячи жилых домов от истока Мойки до Зеленого моста. Петр I замышлял город каменным, но в окрестностях Петербурга почти негде было его взять. Пришлось ввести «каменный налог». Каждая прибывавшая повозка должна была привезти по три камня весом не менее 2 килограммов, а каждое судно — 10–30 камней.
Да и каменотесов в стране не хватало. Поэтому было запрещено строить каменные дома везде, кроме Петербурга, а мастеров с семьями надлежало оправлять из всех уголков империи в новую столицу. Параллельно активно сооружались кирпичные заводы. И все равно в 1798 году из 6072 домов каменными были только 1834. Лишь к концу XVIII века центр города, да и то не полностью, замостили булыжником. Часть улиц были покрыты поперечными досками. А вместо тротуаров для пешеходов доски положили сверху, продольно, на «дорожное полотно».
Последователи Петра I на царском троне исказили многие замыслы отца-основателя Петербурга и не всегда бережно относились к его наследию. Так, Анна Иоанновна превратила любимое детище своего дяди, его парадную резиденцию — Летний сад — в загон для зверей. Кабаны и медведи губили деревья и цветники. Спасаясь от охотников, бедные животные носились среди фонтанов и мраморных статуй.
