Продолжаем публиковать рукопись известного жулика Гриши Захарова по кличке Дурдом, который в 60–70-е годы был настоящей криминальной звездой Невского проспекта. Группировка малолетнего Гриши обложила данью фарцовщиков, у него был целый штат проституток. Но советское правосудие проявляло к нему удивительную снисходительность. Только теперь стало ясно почему. В рукописи Григорий называет имена своих высокопоставленных покровителей из силовых структур. Люди из МВД не только отмазывали способного юношу от судимостей, но и, судя по всему, надоумили его… заняться контрабандой. Лишь оказавшись в 1972 году за границей, получил он свой первый срок. А всего было в его жизни 40 арестов и 23 судимости… В первой части своих воспоминаний Гриша поведал о суровом детстве среди ташкентских воров и бандитов. Сегодня речь пойдет о его веселой питерской юности.
За два года ташкентской жизни я уже многое увидел, узнал воров и бандитов, хотя было мне всего 15 лет. Мое ташкентское окружение сплошь состояло из знаменитостей в преступном мире тогдашнего СССР. Их гастроли по стране наводили ужас на «мусоров» и обеспеченную прослойку советских граждан. В Ташкенте познакомился я и с ребятами чуть старше меня, — все они были ворами. Я проводил с ними много времени, обходя тамошние базары, где они обворовывали глупых узбеков. Мне всё это нравилось и я сам начал тренироваться. Они «выставляли» лоха, а я вытаскивал денежки у него из кармана. Очень любил бритву — тонкий и надежный инструмент. А другие ее боялись: за «письмо» в тогдашней России давали от 3-х до 7-ми лет. Я же как-то об этом не думал — мне-то в любом случае по малолетке корячилась только колония. Денег нарабатывалось много, очень много. Я не знал, что с ними делать, ведь купить чего хотелось, все равно было нельзя.
По возвращении в Ленинград денег у меня было четыре плотно упакованных обувных коробки, которые я прятал в подвале нашего дома. Тратил их на любимую халву и конфеты «Руслан и Людмила», «Белочка», «Мишка на Севере», «Раковая шейка». А деньги мои все никак не убавлялись.
С отцом отношения не наладились, я всё так же ненавидел его. В Лениграде я снова занялся спортом. Накупил себе очень много фирменных тряпок, купил спортивный велосипед. Отдыхать ездил только на южные курорты нашей родины. У мамы ни разу даже для конспирации ни рубля не попросил. Когда мне шел 16-й год, я из дома ушел: приятель снял мне отдельную квартиру в самом центре города. Очень удобно.
Для моих 16-ти лет я знал уже больше, чем надо. У меня уже была кликуха «Дурдом». Так уж складывалось — все мои ленинградские товарищи были старше меня, и тоже занимались спортом. Но того, что подворачивалось им под горячую спортивную руку, не упускали. А что еще может спортсмен? Он может или ударить, или отнять. Сила есть — ума не надо. Я стал задумываться об организации этого полезного человеческого балласта. Начал собирать свою команду. Цели всё еще были туманны. Впрочем, туман очень скоро развеялся.
В хрущевскую «оттепель» страна стала постепенно открываться для остального мира. По городу замелькали автобусы «Интуриста» — первоначально с туристами из стран Скандинавии, позже стала приезжать и америкатня. Снова зазвучал джаз, у людей сколько-нибудь удачливых стали дымиться американские сигареты, ноги обтягиваться в американские джинсы, речь наполняться американизированным сленгом. Одним словом, стала мерещиться и просматриваться так называемая красивая жизнь, и люди — пока что только очень избранные, главным образом сообразительная молодежь — к этой жизни живо потянулись. А тут еще там и сям стали открываться магазины «Березка» (вход только для белых), поэтому стала возникать потребность в иностранной валюте. Пока советские идеологи разрабатывали новый «Моральный кодекс строителей коммунизма», пока КПСС придумывала новые принципы идеологической борьбы и предъявляла к МВД и КГБ новые требования, стала пышным цветом расцветать знаменитая фарцовка (от английского «фор сейл» — всё на продажу).
Все, у кого были какие-нибудь свободные деньги, бросились на покупку у фарцовщиков иностранных шмоток. Было начало 60-х. Спрос рождал предложения. В течение летней навигации в Ленинград приходили десятки иностранных судов. Всех иностранных моряков для поддержания дружбы и любви между народами по вечерам привозили на автобусах расслабиться в «Морской клуб интернациональной дружбы» на Мойке. С кем они там должны были вступать в дружеские и иные отношения, я не понимаю до сих пор, потому что советских моряков туда не пускали на пушечный выстрел. Так что в основном моряки вступали в дружбу по такому советскому плану: шведские — с английскими, польские — с американскими, французские — с норвежскими. Короче, для местных властей «Клуб» этот был местом, где иностранные моряки должны были, как можно больше оставлять валюты — для пополнения казны и благополучия тех, кто у казны крутился. Так оно и было. Почти так, потому что в городе появился я.
«Клуб моряков» усиленно охраняли мусора и пресловутые «дружинники». Кто подзабыл, «дружинники» — это, как правило, всё те же лохи из заводских ребят или из так называемой «рабочей интеллигенции». Они ходили кучей по улицам, следили за порядком. К истинному порядку весь этот карнавал никакого отношения, конечно, не имел. Просто бугаи с нарукавными повязками «ДНД» ловили на улицах подвипившых мужиков, отбирали у них бутылку и деньги, а сопротивляющихся волокли в отделение милиции, где проделывали всё то же самое плюс отправляли на работу солидный для работяги штраф. Сейчас, когда Санкт-Петербург стал «криминальной столицей России», снова поговаривают о «возрождении движения дружинников». Бред!
Возле «Клуба» постоянно крутились фарцовщики. У меня было примерно человек 10-15 постоянных друзей, с которыми я тренировался. Почти все, как я уже писал, были старше меня на 3-4 года, но в их спортивные головы как-то не приходило никаких позитивных идей, всё приходилось придумывать самому. И я, поскольку спекулянтов и фарцовщиков развелось видимо-невидимо, придумал обложить их данью. Работаешь — плати. Никто не ускользнул.
Но постепенно чувство коллективизма как-то стало во мне угасать. И я оставил при себе самых здоровых и наиболее глупых и жадных приятелей. Тряпки меня уже больше не интересовали, их у меня было сверхдостаточно. Приоохотился я к покупке у иностранцев твердой валюты. А она всегда находилась в поле пристального внимания КГБ. Комитету валюта была нужна как для пополнения своего бюджета, из которого КГБ сосало у страны последние деньги для поимки шпионов и вербовки осведомителей, так и для удовлетворения своих требований комфорта. У чекистов — в отличие от партноменклатуры даже самого высокого уровня — было всё. Они были государством в государстве. И коль скоро я занялся валютой, наши пути пересеклись. Но об этом позже…
В те годы я стал усиленно заниматься языками — сначала финским, потом итальянским, и, разумеется, английским. На Невском тогда фарцовщики говорили по-английски лучше университетских профессоров, потому что они, профессора, были лишены живого языкового общения, а у фарцовщиков любая беседа превращалась или в модные шмотки, или в твердые деньги. А у профессоров всё имеющееся превращалось в спазмы мозговых сосудов и в гражданскую панихиду.
И вот еще что. Когда морякам в «Клубе» между собой дружить надоедало, их тянуло на живое мясо противоположного пола. И я это дело взял под свой контроль. И за весьма короткое время у нас в штате уже числилось 30 очень привлекательных молодых телок. Красота — это, конечно, страшная сила. Для усугубления этой силы заставил тёлок учить языки, нанял им учителей даже.
Возникла следующая проблема: куда возить тёлок. В «Клуб» — невозможно. Проще возить иностранных моряков. Я снял для тёлок три отдельные, очень удобные квартиры почти рядом с «Клубом».
Фарцовщики аккуратно ежедневно выплачивали дань, а тёлки несли в клюве валюту и вещи. Я никого никогда не обманывал, платил им по тогдашнему курсу: за один доллар — 65 копеек. Школу пришлось временно бросить. Спортом, правда, еще занимался, но часто пропускал тренировки, так как возникали чисто административные проблемы.
Квартиры для иностранцев приходилось очень часто менять, поскольку лохи-жильцы начали обращать внимание на то, что телки ежедневно привозят иностранцев, и, как говорится: «Что это такое! Форменное безобразие!». А отсюда — постукивание в милицию, в ДНД: советский обыватель всегда был очень бдительным.
От всей этой крутежки я стал очень уставать. Ведь с утра приходилось бегать — продавать вещи, валюту… И мусора тоже не спали, откликаясь на заявления граждан. Многие из моей команды стали побаиваться, так как уже имели по 5-6 приводов, а кое-кто и по 15 суток. У меня у самого тоже возникали проблемы с властями.
Посадить, конечно, не посадили бы, но в колонию для исправления отправить могли. До моего 18-летия оставались уже какие-то месяцы. Пришлось, выражаясь милицейским языком, провести кое-какие оперативные мероприятия. А именно — срочно поменять штат наложниц, приносивших самый большой доход. Под сокращение попали наиболее усердные. Оставил самых умных и преданных тёлок; каждой из них приходилось объясняться в любви «по секрету» от остальных и держать их друг от друга на солидном расстоянии, потому что у любви, как известно, секретов не бывает.
Оставил всего пяток девиц. И они справлялись с моряками. С ментами тоже пришлось заигрывать. Они ведь тоже люди живые и хотят хорошо кушать. А после вкусного питания ментам хотелось любовных утех, пришлось подставлять телок и им. Но чаще ограничивался шмотками и фирменными сигаретами. Зачем портить доброкачественный товар?!
В глобальном плане было много проблем с моим так называемым «пятым пунктом». Большевикам было мало указать в паспорте гражданство, им требовалось уточнить национальность гражданина. А именно уточняющие детали покалечили такое огромное число людей, буквально выталкивая их из страны, когда безумный Запад обрушился на Советский Союз с лицемерными «правами человека». Я и сейчас думаю, что если бы СССР не запирал свои границы и дал бы советским людям свободно выезжать в любую страну, жуликоватый советский гражданин в миг бы превратил богатую Западную Европу в толпу блатных и нищих. А, наполнив Россию западными материальными ценностями, потянулся бы к ценностям американским. В США всегда есть и будет что взять. Сами бы отдали, только бы избавиться от русского засилия. И — между прочим — уже отдают.
За истекшие два года я почувствовал, что такое деньги, понял, какие они предоставляют человеку возможности даже в такой нищей стране, каким был СССР. О Новой России я уже и не говорю.
Деньги свои я тогда собирал буквально как курочка — по зёрнышку. Был очень осторожным. Всегда обращал особое внимание на лица людей, на их машины, одежду, на манеру держать себя и говорить. Порог опасности у меня был тогда очень высоким: страх и ответственность стали моими путеводными звёздами на пути обогащения. Как правило, никому никогда не верил. И это пригодилось потом на всю жизнь.
Страх пришел с появлением валюты и старинных золотых монет, дорогостоящего антиквариата. Валюта реализовывалась без особых трудностей: у меня уже были люди, ходившие в загранплавание, и два лётчика «Аэрофлота». Расширяющийся международный туризм требовал удовлетворения, а государство тоже ловко устроилось — открыло магазины «Березка»: по бросовым ценам закупала товар на Западе и, зная потребности западных туристов в комфорте, перепродавало им их же товар. Именно наличие «Берёзок», а чуть позже и спецмагазинов, торгующих на идиотские «бонны», изуродовало психику советских людей, породив в них специфическую жадность и зависть к имущим. Кто там «наверху» разрабатывал подобные концепции экономики, я не знаю, но твёрдо знаю, что благодаря этим «концептуалам» я стал заниматься тем, чем занимался, живя в СССР. Именно «Березки» помогали мне обогащаться: продавал я доллар за три рубля, а после покупки товара в «Березке» тот же доллар превращался в один к десяти, даже к пятнадцати. Судите сами. Плащ «Болония» стоил в «Березке » 8-9 долларов. Я их продавал населению по 80-90 рублей. Золотые монеты (спецвыпуск) стоили по 15-20 долларов, а улетали по 180-200 рублей. О транзисторных приёмниках (всем хотелось слушать «Голоса») и сигаретах (не всё же на болгарских сидеть) я уже и не заикаюсь. Мгновенная отдача — наличностью.
Большие суммы закапывал, часто даже забывая, где именно. Может они и сейчас там лежат…
Звездой криминального мира тогдашнего Ленинграда был Володя Феоктистов с его знаменитой командой. Сам он был «простой фарцовщик», «простой картёжник» и «просто любил тёлок». Не более того. Всегда ходил с охранниками, они же были и его добрые и верные друзья. Его поведение в тогдашних ресторанах города легендарно, снимал любых тёлок, с кем бы они на тот момент не были. Снимал, конечно, тех, которых знал. Приезжих старался не трогать. Феоктистов как бы тонко и правильно рассчитал психологию советского лоха: ума остерегайся, от силы — беги. В русском менталитете мужской авторитет исторически складывается не на интеллектуальном уровне, но на животном инстинкте. Феоктистов это очень точно уловил и этим пользовался. И лохи сдавали своих телок Феоктистову и Ко.
Жил Володя на моей улице, почти напротив моего дома. У него была очень хорошая жена и симпатичная дочка. Конечно, в семье он появлялся не регулярно. Каждый день гулянки и всё такое. Я часто думал: ведь мы — он и я — очень похожи. Пить он не пил, как и все его окружение. Характер имел всегда весёлый и жизнерадостный. И кликуху имел необычную — Буравок. Короче, жизнь свою проживал бурно, по-русски широко и безоглядно. Поэтому, наверное, остался очень быстро без головы. И почти все, кто был с ним, впоследствии оказались в лагере.
Тем временем на Западе проявился большой интерес к русским иконам, старинным часам в серебре с музыкальным заводом, к царским медалям и ювелирным украшениями той эпохи. И я уехал в экспедицию за иконами. От всех моих ассистентов вскоре избавился. От многого отойдя, оставил только телок. Они давали постоянный приток валюты.
Наконец-то мне исполнилось 18 лет. К тому времени мои взаимоотношения с ментами резко ухудшились; я уже дважды побывал на Каляева (нынешняя Захарьевская — ред.) на сутках. Но в тюрьму не торопился. Моя неторопливость удачно совместилась со встречей с умными и порядочными людьми в больших погонах. То и дело сгущавшиеся надо мной советские тучи мановением, как теперь выражаются, волосатой руки разгонял мой Благодетель: он возглавлял в Ленинградском УВД МВД Отдел по борьбе с госхищениями в особо крупных размерах и нарушениями закона по валютным операциям. Был в чине полковника. Звали его Даниил Юрьевич. Был там и еще один приличный человек — уже в ГУВД — полковник Виктор Редченко, он возглавлял тогдашний Уголовный розыск Ленинграда. Начальнику ГАИ я тоже многим обязан.
Чувствую настороженность читателя: сам вор из воров, а о ментах — своих заклятых врагах — в благодарных выражениях. Ну, я, конечно, с дураками объясняться не стану. А умный читатель сам всё поймет.
Если бы не все эти люди, а в особенности Даниил Юрьевич, я бы уже в 18 лет отъехал бы на Восток вместо Запада в 1973 году. Они меня и сохранили для будущих подвигов в странах Западной Европы, в США и Канаде. Вечная им, как говорится, память.
Войдя в лета гибкого юношества, как сказал бы незабвенный Н. В. Гоголь, я стал усиленно жениться и размножаться. Предлагаю читателю скромный реестр моих на этом поприще заслуг:
— одна была по национальности чешка, сыну сейчас 34 года;
— другая была русская, сыну сейчас 33 года;
— третья оказалась дочкой Начальника политуправления ВМФ, адмирала флота Константина Егоровича Захарова. А мне от этого альянса досталась звучная русская фамилия: Захаров. В тогдашнем Ленинграде она была пропуском в любые двери, в том числе и в двери КГБ (там, кстати, работал родной дядя жены Марк Егорович).
Очень трудно описать даже сотую долю выпавших на мою судьбу приключений — сотни разных случаев, драматических или смехотворных, за которые я мог бы сесть капитально. В Совке почти все мои знакомые уже отсидели по 10-15 лет, зато сейчас выглядят вполне респектабельно, «мерсы» меняют чаще подштанников, своей трудовой биографии не стесняются. А многие так и не смогли себя найти, реализоваться. По русской привычке спились.
А теперь я перехожу к рассказу о моем знакомстве со шведским пареньком моего тогдашнего возраста — Бертилом Нугрелом, появившимся в СССР в качестве туриста и сделавшим почти головокружительную карьеру двойного агента КГБ и шведской разведки. Вот уж воистину — на чужие подлости у людей крепкая память. Я эту гниду никогда не забуду, а потому посвящаю ему следующую главу.
