У изданий, в которых я работал, был замечательный автор — Лота Аркадьевна Богопольская. Если мне не изменяет память, она занималась воспитательной работой в каком-то профтехучилище. Она стала для меня проводником в советское прошлое, в забытый мир удивительных людей, в существование которых сегодня уже и не верится. Людей, которые олицетворяли собой лучшее, что было в Советском Союзе, и которые, наверное, могли появиться только в первом государстве рабочих и крестьян. Лота Аркадьевна рассказала на страницах наших изданий о своем дяде, отце, маме и себе маленькой.
Лаврентий Берия создал в тюрьмах и лагерях сеть закрытых конструкторских бюро, в которых репрессированные ученые разрабатывали новейшие вооружения и «ковали победу» над Германией. Подобная практика сохранялась и после войны. Одно из таких бюро — ОКБ-172 — размещалось в Крестах. Сегодня мы публикуем очерк нашего автора Лоты Богопольской о своем отце, ученом Аркадии Кормане, который в 1948 году попал в это «научное учреждение», а также его подлинные письма, которые он слал дочери из-за решетки.
Если бы мой отец Аркадий Григорьевич Корман был жив, ныне ему исполнилось бы 100 лет. Года два назад позвонила приятельница: «Портрет твоего папы висит в Музее артиллерии. Там и рассказ о его открытиях в этой области». Но я и так хорошо знаю все о своем отце, человеке необычном, со своими странностями, вспышками гнева и удивительно доброжелательным отношением к людям. Говорят, характер — это судьба. Но несмотря на устойчивый крепкий характер, судьба часто давала ему тычки. В гражданскую войну отец потерял родителей. Родня разобрала трех сирот-мальчишек братьев отца, а ему 13-летнему сказали: «Иди-ка ты в люди, большой уже парень». И он пошел: был грузчиком, сплавлял лес. Но при этом заочно учился. Поступил в Харьковский строительный институт, откуда его как студента с особыми математическими способностями перевели в Ленинградский университет на математический факультет. По его окончании попал артиллерийский научно-исследовательский морской институт, где занимались расчетами артиллерийской стрельбы. На основании этих исследований была изложена новая методика стрельбы, в корне отличавшаяся от старых правил.
Началась Великая Отечественная война, и отец добровольно вступил в ряды Военно-морских сил. Он был направлен в оперативную группу артуправления ВМС в Ленинграде. Он объезжал артиллерийские батареи, защищавшие блокадный город, учил правильной стрельбе, указывал на ошибки. После войны согласно приказу Наркома ВМС читал спецкурс в Военно-Морской Академии, там же преподавал математику.
В 1947 году его командировали на «отстрел» пушки во Владивосток. Поселили в номере гостиницы с неким гражданином. Они почти не общались, а потому отец не мог предположить, что сосед по номеру отправит письмо в Москву: Корман завербован американской разведкой.
По возвращении в Ленинград отца назначили членом комиссии по изучении трофейных документов, связанных с исследованием баллистики немецких ракет ФАУ-2. Фотография отца висела на общегородской доске почета у Гостиного двора. Главный артиллерист ВМС контр-адмирал Руль в 1948 году представил его на соискание Сталинской премии за разработку новых правил стрельбы «с использованием средств радиолокации». Но спустя три месяца неожиданно грянул гром. Отца обвинили в том, что он, уходя с заседаний, уносит в карманах секретные документы.
Мгновенно состоялся офицерский суд чести, на котором отца рекомендовали исключить из рядов ВКП (б), разжаловать в рядовые и демобилизовать…Папа не согласился с такой оценкой подал жалобу в парткомиссию наркомата. Для рассмотрения жалобы в сентябре 1948 года его вызвали в Москву. По дороге на станции Любань сняли с поезда и арестовали. Доставили в Ленинград и обвинили в том, что он завербован американцами.
Мне было тогда 15 лет. Я проснулась ночью в нашей коммуналке от шума голосов. Пришли с обыском. Хотела накинуть халат. «Нет, нет, халата не надевать, — потребовал майор. — К телефону не подходить, в туалет только со мной». Перерыли всю комнату, забрали несколько книг из библиотеки отца.
Даже самые преданные друзья отца после случившегося прервали с нашей семьей отношения. Поддержал только начальник Военно-Морской Академии адмирал Крупский — племянник жены Ленина. Он сам был ненадолго репрессирован в 37 году и если бы не вмешательство Надежды Константиновны, потребовавшей его освобождения у Сталина, неизвестно, чем бы все кончилось.
Он передал маме тысячу рублей за какую-то научную работу отца.
Отца допрашивали в Большом доме. Майор Евтюхин заставлял его сутками стоять в одиночной камере. Потом вызывал к себе: «Сознайся, сволочь, что ты американский шпион». Но сволочь не сознавалась. Отец во время допросов брал в уме интегралы, решал устно задачи и повторял «Нет». Статью 58-1б пришить не удалось. Ее заменили другой политической 193-17п (хранение дома секретной литературы). «Секретной литературой» оказались карты. Географические координаты Варшавского и Балтийского вокзала, в окрестностях которых еще в период блокады находились наши пункты по засечке батарей противника. Отец ездил обучать контрбатарейной стрельбе личный состав этих пунктов.
…Потом было последнее свидание в Большом доме перед высылкой в места заключения. Узкий коридор, образуемый двумя сетчатыми стенами. С одной стороны — заключенные, с другой — родные. По коридору взад-вперед шагает часовой. В общем шуме никто ничего не может понять, говорят с двух сторон одновременно.
Несколько месяцев отец работал на мясокомбинате: вместе с уголовниками заколачивал гвозди в какие-то ящики. Потом его направили в тюрьму «Кресты», в ОКБ-172. Он нужен был там, как отличный расчетчик. Это было одно из тех закрытых конструкторских бюро, созданных по инициативе Берии. Там собрали крупных научных работников, которые выполняли задания Министерства обороны. Условия жизни были неплохими. Восьмичасовой рабочий день, трехразовое питание, даже зарплата — 150 рублей в месяц. Разрешены были ежемесячные свидания с родными.
В ОКБ отец встретил своего университетского профессора Андрея Митрофановича Журавского — ученого с мировым именем. Он был великолепным знатоком античной истории. Его обвинили в том, что он готовит блокадный Ленинград к сдаче фашистам….А потом из Крестов вместе с отцом и другими расчетчиками возили в Москву на консультации в Министерство обороны.
В период пребывания отца в ОКБ-172 там работали член-корр АН СССР Н.С. Кошляков, профессор И.В. Токов, профессор Р.А.Сапожников (автор «Теоретической фотометрии»), бывший главный строитель красы и гордости Балтфлота крейсера «Киров» В.Л. Бродский и многие другие.
Создавая такие «шарашки» для ученых, сталинское правительство было спокойно: не будет утечки информации, все исследования под крылом КГБ…
Письмо дочери из Крестов:
«Ты спрашиваешь как жить? Богатые и прекрасные натуры расточительны, они не жалея растрачивают себя. Надо уметь смеяться и плакать, страдать — словом, всем существом отзываться на все, елико возможно. Вот мне, кажется, так следует жить. Ищи свой путь. Только «ищущий обрящет»…Что я делаю, о чем думаю, спрашиваешь ты. Стараюсь ни о чем не думать. Только грызу свой мозг в поисках новых решений. И это спасает.»
Раз в 10 дней ученых водили в баню. Распорядок дня в ОКБ был таким. Подъем в 7.00, завтрак в 8.00, обед в 14.00, ужин — в 19.00. Кормили нормально. Рабочий день длился 8 часов. После ужина для заключенных сотрудников, интересующихся высшей математикой, отец читал лекции. Отбой — в 23.00. Жилые комнаты на 3-4 человек, койки в них — одноярусные, железные. Праздничные и выходные дни были нерабочими, но ни кино, ни самодеятельности не было. Библиотека работала регулярно, ею заведовал Николай Перепечин ( до ареста проректор Института бумажной промышленности). Газет библиотека не получала. Но радио работало. В библиотеке можно было брать книги русских и иностранных классиков.
ОКБ-172 состояло из конструкторского и расчетного бюро. Каждым отделом руководил кэгэбэшник. К ученым зэкам они обращались по имени отчеству. Заказы на разработку конкретных проектов приходили из Москвы.
Все сотрудники расчетного бюро работали в одной комнате. Телефонов не было. Если возникала необходимость встречи с начальством, посылали нарочного. Специальной охраны у расчетного бюро не выставлялось, работник мог спокойно выйти во двор тюрьмы. Все ОКБ-172 охранялось снаружи.
Роль ОКБ-172 в Крестах в истории военной техники была велика. Это видно из докладной записки министра вооружения СССР Устинова и министра внутренних дел Круглова, написанной к годовщине десятилетия ОКБ.
«Совершенно секретно. Председателю Совета Министров СССР товарищу Сталину И.В.
…За время своей деятельности особое конструкторское бюро 4-го спецотдела МВД СССР (ОКБ-172) выполнило важнейшие правительственные задания по проектированию артиллерийского вооружения, разработав 23 крупных проекта и выполнив свыше 60 научно-исследовательских работ…Просим вашего согласия представить к награде орденом Трудового Красного знамени ОКБ-172».
Письмо дочери из Крестов:
«У меня ряд творческих удач по работе, которые, пожалуй, могут в некоторой степени повлиять на мою судьбу…Купи мне, пожалуйста в Таллине Гаральда Крамера «Математические методы статистики», хотя он стоит дорого — 36 р. Я тебе деньги вышлю. Пиши, не взирая на мое молчание. Мое молчание не от хорошей жизни. На меня напал приступ мрачной ипохондрии и мне не хочется отягощать тебя своими переживаниями. Постараюсь как-нибудь сам переболеть. Ничего, я оптимист по натуре и убежден, что благополучно переживу и эту горечь. «Слишком много горя и утраты пережить мне в жизни довелось», так что я закален.
Поздравляю дочурка с 22-летием. Надеюсь, ты еще не скрываешь свой возраст. Желаю тебе достойных успехов на жизненном пути. Не повторяй моих ошибок. Не разбрасывайся. Сосредоточь внимание на какой-нибудь одной проблеме. Это огромное счастье творить в области науки. Мне кажется, ничто не может сравниться с ним. Научная работа требует строгой дисциплины. И отказа от многих прихотей и желаний. Наука — это подвижничество. Я был слишком жизнелюбив, мало дисциплинирован, и кроме того, недостаточно настойчив, чтобы отстоять перед мамой свое право на творческую работу. Ранее нужда, а затем появившееся у мамы желание удобной и уютной жизни, к чему я был равнодушен, заставляли меня по многу преподавать — по-10-14 часов в сутки (почти ежедневно), кроме того моя активная общественная работа — все это целиком поглотило мой досуг, почти ничего не оставляя для творческой работы. Учти дочка мои ошибки и не повторяй. Не увлекайся бытовым удобством. Приятно, но не заполняет, не делает по-настоящему счастливым…Не забывай своего папу, для которого твои весточки сейчас единственная радость»
В мате 1953 года умер Сталин. А через две недели вернулся домой папа. И узнал правду, которую мы скрывали от него. Что маму сразу после ареста уволили из Военно-механического института, где она была заместителем заведующего кафедрой иностранных языков. Что у нас забрали одну комнату. А меня после окончания «с отличием» университета не брали никуда на работу.
Но пришел отец, и все наладилось. Он начал читать лекции в вузах, получил звание профессора. Правда работа в тюрьме сказалась на зрении: осталось 4 процента видимости. Все читал через какую-то облупленную лупу.
И до последнего момента сидел в ЖЭКе на партсобраниях с другими пенсионерами-коммунистами, когда почти все покинули партию. Они были смешны, но они были порядочны и честны. Они не умели мгновенно менять своих убеждений и оставались верными своей стране и тому призрачному идеалу, которому служили всю жизнь.
После его смерти в письменном его столе я нашла поздравление с днем рождения от коллектива сотрудников КБ специального машиностроения, из которого узнала, что отец активно участвовал в разработке ракетного корабельного оружия…Как поздно мы узнаем все о самых близких людях.
Родители прожили вместе около семидесяти лет. Умирали они в разных комнатах своей квартиры: мама от сердечной недостаточности, папа после операции, когда выяснилось, что у него рак.
Мама умерла на две недели раньше. Я попросила работников морга вынести ее тихо, чтобы отец не слышал, хотя у него начиналась интоксикация мозга, и он все равно многого не понимал. Когда ее унесли, а он не мог об этом узнать, он вдруг начал громко стонать, стонал весь день. Какое чувство подсказало ему, что жены у него больше нет?
В последний день жизни он вдруг пришел в сознание и потребовал, чтобы я мелом на стене написала какую-то формулу. «Папа, но ты ведь знаешь, что я в математике ничего не понимаю». «Да, ты, к сожалению, многого не понимаешь». Это были последние его слова.
Лота Богопольская
Читайте также текст Лоты Богопольской о легендарной пулеметчице Великой Отечественной войны Валентине Чудаковой. У ней,18-летней девчонки, находилось в подчинении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. Автор много встречалась с ней после войны и записывала ее рассказы.
Читайте также текст Лоты Богопольской о легендарной пулеметчице Великой Отечественной войны Валентине Чудаковой. У ней,18-летней девчонки, находилось в подчинении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. Автор много встречалась с ней после войны и записывала ее рассказы.
У изданий, в которых я работал, был замечательный автор — Лота Аркадьевна Богопольская. Если мне не изменяет память, она занималась воспитательной работой в каком-то профтехучилище. Она стала для меня проводником в советское прошлое, в забытый мир удивительных людей, в существование которых сегодня уже и не верится. Людей, которые олицетворяли собой лучшее, что было в Советском Союзе, и которые, наверное, могли появиться только в первом государстве рабочих и крестьян. Лота Аркадьевна рассказала на страницах наших изданий о своем дяде, отце, маме и себе маленькой.
Лаврентий Берия создал в тюрьмах и лагерях сеть закрытых конструкторских бюро, в которых репрессированные ученые разрабатывали новейшие вооружения и «ковали победу» над Германией. Подобная практика сохранялась и после войны. Одно из таких бюро — ОКБ-172 — размещалось в Крестах. Сегодня мы публикуем очерк нашего автора Лоты Богопольской о своем отце, ученом Аркадии Кормане, который в 1948 году попал в это «научное учреждение», а также его подлинные письма, которые он слал дочери из-за решетки.
Если бы мой отец Аркадий Григорьевич Корман был жив, ныне ему исполнилось бы 100 лет. Года два назад позвонила приятельница: «Портрет твоего папы висит в Музее артиллерии. Там и рассказ о его открытиях в этой области». Но я и так хорошо знаю все о своем отце, человеке необычном, со своими странностями, вспышками гнева и удивительно доброжелательным отношением к людям. Говорят, характер — это судьба. Но несмотря на устойчивый крепкий характер, судьба часто давала ему тычки. В гражданскую войну отец потерял родителей. Родня разобрала трех сирот-мальчишек братьев отца, а ему 13-летнему сказали: «Иди-ка ты в люди, большой уже парень». И он пошел: был грузчиком, сплавлял лес. Но при этом заочно учился. Поступил в Харьковский строительный институт, откуда его как студента с особыми математическими способностями перевели в Ленинградский университет на математический факультет. По его окончании попал артиллерийский научно-исследовательский морской институт, где занимались расчетами артиллерийской стрельбы. На основании этих исследований была изложена новая методика стрельбы, в корне отличавшаяся от старых правил.
Началась Великая Отечественная война, и отец добровольно вступил в ряды Военно-морских сил. Он был направлен в оперативную группу артуправления ВМС в Ленинграде. Он объезжал артиллерийские батареи, защищавшие блокадный город, учил правильной стрельбе, указывал на ошибки. После войны согласно приказу Наркома ВМС читал спецкурс в Военно-Морской Академии, там же преподавал математику.
В 1947 году его командировали на «отстрел» пушки во Владивосток. Поселили в номере гостиницы с неким гражданином. Они почти не общались, а потому отец не мог предположить, что сосед по номеру отправит письмо в Москву: Корман завербован американской разведкой.
По возвращении в Ленинград отца назначили членом комиссии по изучении трофейных документов, связанных с исследованием баллистики немецких ракет ФАУ-2. Фотография отца висела на общегородской доске почета у Гостиного двора. Главный артиллерист ВМС контр-адмирал Руль в 1948 году представил его на соискание Сталинской премии за разработку новых правил стрельбы «с использованием средств радиолокации». Но спустя три месяца неожиданно грянул гром. Отца обвинили в том, что он, уходя с заседаний, уносит в карманах секретные документы.
Мгновенно состоялся офицерский суд чести, на котором отца рекомендовали исключить из рядов ВКП (б), разжаловать в рядовые и демобилизовать…Папа не согласился с такой оценкой подал жалобу в парткомиссию наркомата. Для рассмотрения жалобы в сентябре 1948 года его вызвали в Москву. По дороге на станции Любань сняли с поезда и арестовали. Доставили в Ленинград и обвинили в том, что он завербован американцами.
Мне было тогда 15 лет. Я проснулась ночью в нашей коммуналке от шума голосов. Пришли с обыском. Хотела накинуть халат. «Нет, нет, халата не надевать, — потребовал майор. — К телефону не подходить, в туалет только со мной». Перерыли всю комнату, забрали несколько книг из библиотеки отца.
Даже самые преданные друзья отца после случившегося прервали с нашей семьей отношения. Поддержал только начальник Военно-Морской Академии адмирал Крупский — племянник жены Ленина. Он сам был ненадолго репрессирован в 37 году и если бы не вмешательство Надежды Константиновны, потребовавшей его освобождения у Сталина, неизвестно, чем бы все кончилось.
Он передал маме тысячу рублей за какую-то научную работу отца.
Отца допрашивали в Большом доме. Майор Евтюхин заставлял его сутками стоять в одиночной камере. Потом вызывал к себе: «Сознайся, сволочь, что ты американский шпион». Но сволочь не сознавалась. Отец во время допросов брал в уме интегралы, решал устно задачи и повторял «Нет». Статью 58-1б пришить не удалось. Ее заменили другой политической 193-17п (хранение дома секретной литературы). «Секретной литературой» оказались карты. Географические координаты Варшавского и Балтийского вокзала, в окрестностях которых еще в период блокады находились наши пункты по засечке батарей противника. Отец ездил обучать контрбатарейной стрельбе личный состав этих пунктов.
…Потом было последнее свидание в Большом доме перед высылкой в места заключения. Узкий коридор, образуемый двумя сетчатыми стенами. С одной стороны — заключенные, с другой — родные. По коридору взад-вперед шагает часовой. В общем шуме никто ничего не может понять, говорят с двух сторон одновременно.
Несколько месяцев отец работал на мясокомбинате: вместе с уголовниками заколачивал гвозди в какие-то ящики. Потом его направили в тюрьму «Кресты», в ОКБ-172. Он нужен был там, как отличный расчетчик. Это было одно из тех закрытых конструкторских бюро, созданных по инициативе Берии. Там собрали крупных научных работников, которые выполняли задания Министерства обороны. Условия жизни были неплохими. Восьмичасовой рабочий день, трехразовое питание, даже зарплата — 150 рублей в месяц. Разрешены были ежемесячные свидания с родными.
В ОКБ отец встретил своего университетского профессора Андрея Митрофановича Журавского — ученого с мировым именем. Он был великолепным знатоком античной истории. Его обвинили в том, что он готовит блокадный Ленинград к сдаче фашистам….А потом из Крестов вместе с отцом и другими расчетчиками возили в Москву на консультации в Министерство обороны.
В период пребывания отца в ОКБ-172 там работали член-корр АН СССР Н.С. Кошляков, профессор И.В. Токов, профессор Р.А.Сапожников (автор «Теоретической фотометрии»), бывший главный строитель красы и гордости Балтфлота крейсера «Киров» В.Л. Бродский и многие другие.
Создавая такие «шарашки» для ученых, сталинское правительство было спокойно: не будет утечки информации, все исследования под крылом КГБ…
Письмо дочери из Крестов:
«Ты спрашиваешь как жить? Богатые и прекрасные натуры расточительны, они не жалея растрачивают себя. Надо уметь смеяться и плакать, страдать — словом, всем существом отзываться на все, елико возможно. Вот мне, кажется, так следует жить. Ищи свой путь. Только «ищущий обрящет»…Что я делаю, о чем думаю, спрашиваешь ты. Стараюсь ни о чем не думать. Только грызу свой мозг в поисках новых решений. И это спасает.»
Раз в 10 дней ученых водили в баню. Распорядок дня в ОКБ был таким. Подъем в 7.00, завтрак в 8.00, обед в 14.00, ужин — в 19.00. Кормили нормально. Рабочий день длился 8 часов. После ужина для заключенных сотрудников, интересующихся высшей математикой, отец читал лекции. Отбой — в 23.00. Жилые комнаты на 3-4 человек, койки в них — одноярусные, железные. Праздничные и выходные дни были нерабочими, но ни кино, ни самодеятельности не было. Библиотека работала регулярно, ею заведовал Николай Перепечин ( до ареста проректор Института бумажной промышленности). Газет библиотека не получала. Но радио работало. В библиотеке можно было брать книги русских и иностранных классиков.
ОКБ-172 состояло из конструкторского и расчетного бюро. Каждым отделом руководил кэгэбэшник. К ученым зэкам они обращались по имени отчеству. Заказы на разработку конкретных проектов приходили из Москвы.
Все сотрудники расчетного бюро работали в одной комнате. Телефонов не было. Если возникала необходимость встречи с начальством, посылали нарочного. Специальной охраны у расчетного бюро не выставлялось, работник мог спокойно выйти во двор тюрьмы. Все ОКБ-172 охранялось снаружи.
Роль ОКБ-172 в Крестах в истории военной техники была велика. Это видно из докладной записки министра вооружения СССР Устинова и министра внутренних дел Круглова, написанной к годовщине десятилетия ОКБ.
«Совершенно секретно. Председателю Совета Министров СССР товарищу Сталину И.В.
…За время своей деятельности особое конструкторское бюро 4-го спецотдела МВД СССР (ОКБ-172) выполнило важнейшие правительственные задания по проектированию артиллерийского вооружения, разработав 23 крупных проекта и выполнив свыше 60 научно-исследовательских работ…Просим вашего согласия представить к награде орденом Трудового Красного знамени ОКБ-172».
Письмо дочери из Крестов:
«У меня ряд творческих удач по работе, которые, пожалуй, могут в некоторой степени повлиять на мою судьбу…Купи мне, пожалуйста в Таллине Гаральда Крамера „Математические методы статистики“, хотя он стоит дорого — 36 р. Я тебе деньги вышлю. Пиши, не взирая на мое молчание. Мое молчание не от хорошей жизни. На меня напал приступ мрачной ипохондрии и мне не хочется отягощать тебя своими переживаниями. Постараюсь как-нибудь сам переболеть. Ничего, я оптимист по натуре и убежден, что благополучно переживу и эту горечь. „Слишком много горя и утраты пережить мне в жизни довелось“, так что я закален.
Поздравляю дочурка с 22-летием. Надеюсь, ты еще не скрываешь свой возраст. Желаю тебе достойных успехов на жизненном пути. Не повторяй моих ошибок. Не разбрасывайся. Сосредоточь внимание на какой-нибудь одной проблеме. Это огромное счастье творить в области науки. Мне кажется, ничто не может сравниться с ним. Научная работа требует строгой дисциплины. И отказа от многих прихотей и желаний. Наука — это подвижничество. Я был слишком жизнелюбив, мало дисциплинирован, и кроме того, недостаточно настойчив, чтобы отстоять перед мамой свое право на творческую работу. Ранее нужда, а затем появившееся у мамы желание удобной и уютной жизни, к чему я был равнодушен, заставляли меня по многу преподавать — по-10-14 часов в сутки (почти ежедневно), кроме того моя активная общественная работа — все это целиком поглотило мой досуг, почти ничего не оставляя для творческой работы. Учти дочка мои ошибки и не повторяй. Не увлекайся бытовым удобством. Приятно, но не заполняет, не делает по-настоящему счастливым…Не забывай своего папу, для которого твои весточки сейчас единственная радость»
В мате 1953 года умер Сталин. А через две недели вернулся домой папа. И узнал правду, которую мы скрывали от него. Что маму сразу после ареста уволили из Военно-механического института, где она была заместителем заведующего кафедрой иностранных языков. Что у нас забрали одну комнату. А меня после окончания «с отличием» университета не брали никуда на работу.
Но пришел отец, и все наладилось. Он начал читать лекции в вузах, получил звание профессора. Правда работа в тюрьме сказалась на зрении: осталось 4 процента видимости. Все читал через какую-то облупленную лупу.
И до последнего момента сидел в ЖЭКе на партсобраниях с другими пенсионерами-коммунистами, когда почти все покинули партию. Они были смешны, но они были порядочны и честны. Они не умели мгновенно менять своих убеждений и оставались верными своей стране и тому призрачному идеалу, которому служили всю жизнь.
После его смерти в письменном его столе я нашла поздравление с днем рождения от коллектива сотрудников КБ специального машиностроения, из которого узнала, что отец активно участвовал в разработке ракетного корабельного оружия…Как поздно мы узнаем все о самых близких людях.
Родители прожили вместе около семидесяти лет. Умирали они в разных комнатах своей квартиры: мама от сердечной недостаточности, папа после операции, когда выяснилось, что у него рак.
Мама умерла на две недели раньше. Я попросила работников морга вынести ее тихо, чтобы отец не слышал, хотя у него начиналась интоксикация мозга, и он все равно многого не понимал. Когда ее унесли, а он не мог об этом узнать, он вдруг начал громко стонать, стонал весь день. Какое чувство подсказало ему, что жены у него больше нет?
В последний день жизни он вдруг пришел в сознание и потребовал, чтобы я мелом на стене написала какую-то формулу. «Папа, но ты ведь знаешь, что я в математике ничего не понимаю». «Да, ты, к сожалению, многого не понимаешь». Это были последние его слова.
Лота Богопольская
Читайте также текст Лоты Богопольской о легендарной пулеметчице Великой Отечественной войны Валентине Чудаковой. У ней,18-летней девчонки, находилось в подчинении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. Автор много встречалась с ней после войны и записывала ее рассказы.
Читайте также текст Лоты Богопольской о легендарной пулеметчице Великой Отечественной войны Валентине Чудаковой. У ней,18-летней девчонки, находилось в подчиЧитайте также текст Лоты Богопольской о легендарной пулеметчице Великой Отечественной войны Валентине Чудаковой. У ней,18-летней девчонки, находилось в подчинении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. Автор много встречалась с ней после войны и записывала ее рассказы.нении больше ста мужчин, часть из которых — бывшие зэки. Автор много встречалась с ней после войны и записывала ее рассказы.
Многие не поняли, что он хотел сказать при взлете космического корабля
«Начальник Штирлица» о предательстве Мюллера, покушениях на Сталина и диагнозах Гитлера
